(no subject)
Feb. 1st, 2011 01:01 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marfa29В конце шестидесятых в Москве летом везде росли цветы, похожие на разноцветные ромашки.
Они были розовые, сиреневые, тёмно-красные, и всегда пыльные. Мы слюнили их лепестки и приклеивали на пальцы, получался длинный разноцветный маникюр.
Вокруг метро Речной вокзал стояли джунгли сирени, черёмухи, шиповника, акации и ещё каких-то кустов. В начале семидесятых мы в них прятались. Осенью в крошечных палисадниках под нижними окнами хрущёвок появлялись золотые шары, красные фонарики физалиса и лунарии с ломкими слюдяными лужицами стручков.
Середина и конец семидесятых были как тёмное средневековье после весёлой античности.
В начале восьмидесятых летом в Москве шли дожди. Московские грозы в спальных районах – нечто крышосносительное, вселенский потоп, чудовищные кубки с неба, от которых с визгом закрывались газетами на бегу. Зато потом обязательно несколько радуг, одна в другой.
Мы тогда готовились к экзаменам в институт, легко сдав школьные. На школьных мы жульничали, билеты были распределены накануне нашим завучем, с которым мы выпивали в лаборантской весь год. Когда мы подходили к столу, завуч клал напротив нужного билета карандаш. У него, видно, тоже была шпаргалка, где чей билет. Ему было двадцать три года.
А в институт так не получалось, или получалось не у всех. Тут каждый был за себя, и в результате все куда-то поступили. А кто не поступил – лёг в дурку, чтобы в армию не идти. А кто не лёг, того отправили в Афганистан.
А мы закончили институт в середине восьмидесятых. Некоторые сразу вышли замуж и кого-нибудь родили. Другие побрились наголо и ушли пешком в Оптину пустынь. Третьи уехали в Коктебель.
Четвёртым сразу пришлось работать. В пустой летней Москве совершенно невозможно было сидеть на службе, и мы смывались всё раньше и раньше, а начальство делало вид, что не замечает, и смывалось сразу после нас.
В конце восьмидесятых мы очень любили загорать на крыше. Наш дом в Барыковском переулке был самым высоким в квартале, прилегающем к Кремлю. Мы отгибали гвоздь на двери чёрного хода и поднимались на чердак. Оттуда через окошко на крышу. Она была довольно крутой, к полудню нагревалась так, что голой попой сидеть было невозможно. Мы раскладывались на своих шмотках и старались не обжечься, ругая себя за то, что снова забыли одеяло. Пиво мы ни разу не забыли.
Только сверху мы разглядели наконец крышу дома Исакова на Пречистенке. Оттуда был виден весь город, там всегда дул тёплый ветер и было столько солнца, что, возвращаясь на чердак, мы на какое-то время слепли.
В начале девяностых летом в Москве было весело. Мы оставили младенца маме и поехали на Баррикадную. Перемазанный народ таскал туда-сюда железки, было много иностранных журналистов. А потом всё равно пришлось уезжать, потому что младенцу не подходил грязный московский ветер перемен.
А потом то ли Москва умерла, то ли мы умерли. Только в конце нулевых мы заметили, что в городе есть набережные. Что некоторые из них лучше подходят для роликов, а другие – для велосипеда. Есть дворы, а во дворах граффити на стенах. И те разноцветные ромашки появились опять, хотя, клянусь, все эти годы их не было. Вспомнила, космея они называются.
Они были розовые, сиреневые, тёмно-красные, и всегда пыльные. Мы слюнили их лепестки и приклеивали на пальцы, получался длинный разноцветный маникюр.
Вокруг метро Речной вокзал стояли джунгли сирени, черёмухи, шиповника, акации и ещё каких-то кустов. В начале семидесятых мы в них прятались. Осенью в крошечных палисадниках под нижними окнами хрущёвок появлялись золотые шары, красные фонарики физалиса и лунарии с ломкими слюдяными лужицами стручков.
Середина и конец семидесятых были как тёмное средневековье после весёлой античности.
В начале восьмидесятых летом в Москве шли дожди. Московские грозы в спальных районах – нечто крышосносительное, вселенский потоп, чудовищные кубки с неба, от которых с визгом закрывались газетами на бегу. Зато потом обязательно несколько радуг, одна в другой.
Мы тогда готовились к экзаменам в институт, легко сдав школьные. На школьных мы жульничали, билеты были распределены накануне нашим завучем, с которым мы выпивали в лаборантской весь год. Когда мы подходили к столу, завуч клал напротив нужного билета карандаш. У него, видно, тоже была шпаргалка, где чей билет. Ему было двадцать три года.
А в институт так не получалось, или получалось не у всех. Тут каждый был за себя, и в результате все куда-то поступили. А кто не поступил – лёг в дурку, чтобы в армию не идти. А кто не лёг, того отправили в Афганистан.
А мы закончили институт в середине восьмидесятых. Некоторые сразу вышли замуж и кого-нибудь родили. Другие побрились наголо и ушли пешком в Оптину пустынь. Третьи уехали в Коктебель.
Четвёртым сразу пришлось работать. В пустой летней Москве совершенно невозможно было сидеть на службе, и мы смывались всё раньше и раньше, а начальство делало вид, что не замечает, и смывалось сразу после нас.
В конце восьмидесятых мы очень любили загорать на крыше. Наш дом в Барыковском переулке был самым высоким в квартале, прилегающем к Кремлю. Мы отгибали гвоздь на двери чёрного хода и поднимались на чердак. Оттуда через окошко на крышу. Она была довольно крутой, к полудню нагревалась так, что голой попой сидеть было невозможно. Мы раскладывались на своих шмотках и старались не обжечься, ругая себя за то, что снова забыли одеяло. Пиво мы ни разу не забыли.
Только сверху мы разглядели наконец крышу дома Исакова на Пречистенке. Оттуда был виден весь город, там всегда дул тёплый ветер и было столько солнца, что, возвращаясь на чердак, мы на какое-то время слепли.
В начале девяностых летом в Москве было весело. Мы оставили младенца маме и поехали на Баррикадную. Перемазанный народ таскал туда-сюда железки, было много иностранных журналистов. А потом всё равно пришлось уезжать, потому что младенцу не подходил грязный московский ветер перемен.
А потом то ли Москва умерла, то ли мы умерли. Только в конце нулевых мы заметили, что в городе есть набережные. Что некоторые из них лучше подходят для роликов, а другие – для велосипеда. Есть дворы, а во дворах граффити на стенах. И те разноцветные ромашки появились опять, хотя, клянусь, все эти годы их не было. Вспомнила, космея они называются.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2011-02-01 10:55 am (UTC)Теперь там гаражи и автосервис. Но у них есть заборы, а под заборами растет все та же полынь.:)
no subject
Date: 2011-02-01 11:32 am (UTC)no subject
Date: 2011-02-01 01:26 pm (UTC)no subject
Date: 2011-02-01 06:09 pm (UTC)