marfa29 | Откуда ты знал?

Марик Шаргородский знал о женщинах всё.
Ростом в сто пятьдесят восемь сантиметров, близорукий на грани слепоты, никогда не бреющийся и потому по брови заросший непроходимой бородой, он уже ко второму курсу дважды женился и развёлся. Экс-жёны были нереальными красавицами, первую Марик привёз из родного Воронежа, вторую нашёл на журфаке. С обеими после развода сохранил прекрасные отношения. Мариковы романы, не оформленные официально, давали богатейший материал для институтского фольклора.
Удивительное чутьё в вопросах межполовых отношений сочеталось в Марике с грубой нечуткостью к социуму. Марик социумом пренебрегал. В конце наглухо застёгнутых семидесятых он вёл себя и выглядел так, как ему было комфортно.
Как-то в начале лета преподаватель кафедры тервера, он же второй секретарь парткома института, курил в скверике перед главным входом с какой-то комсомольской шелупонью. Преподаватель только что, представьте себе, вернулся из прекрасного североамериканского далека, куда в соответствии с основной профессией сопровождал научную делегацию.
«В Штатах у каждого есть машина, - удивлял он молодёжь, криво выпуская дым вбок. Комсомольская смена в количестве двух сомнительных типов со следами излишеств на лицах, удивлялась неубедительно, страдая после вчерашнего. – Без машины в Штатах невозможно никуда добраться, расстояния гигантские. Передвигаться там без машины всё равно, что по Москве босиком». Тут он заметил, что комсомольцы уставились куда-то ему за спину, и в глазах у них появилось подобие интереса. Обернувшись, второй секретарь увидел Марика. Шаргородский шёл размеренной походкой гуляющего человека, он был бос и одет лишь в коротенькие шортики.
В первый понедельник после новогодних каникул к Марику в комнату пришла Лена Дейч.
Лена оканчивала пятый курс, приближалось государственное распределение, после которого она на выбор могла вернуться в родной Ростов или уехать учить детишек в другой областной центр. В столице Лена могла остаться, только выйдя замуж за москвича. Давно уже был окучен на всё готовый москвич, он ждал только взгляда. Но чем ближе придвигалась точка невозврата, после которой можно было опоздать с подачей документов, тем меньше Лене хотелось замуж. Жених был не дурак и не урод, в Ростов тянуло не больше, чем раньше. Но Москва Москвой, а ведь замуж – на всю жизнь. Как минимум, на год. Сомнения основывались на отчётливом ощущении неполной сексуальной гармонии с женихом, и Лена пришла к Марику за советом.
Марику в то утро было совсем не до неё, он со словарём переводил статью из немецкого журнала. Слушая Лену вполуха, Марик невпопад вставлял междометия в её печальный монолог. Лена перебирала кандидатуры молодых людей, которые могли бы в авральном порядке заменить бывшего фаворита.
«Ты совсем меня не слушаешь,- сказала Лена, - оторвись от своего проклятого журнала и ответь на простой вопрос: что мне делать? Надо же что-то решить?»
«Ну почему же,- ответил Марик, близоруко елозя носом по словарю, - я слушаю. На самом деле, решение лежит на поверхности, только слепой не заметит. Тебе надо выйти за Зеленского.»
Более идиотский совет дать было трудно. Мишку Зеленского Лена знала с детства, и с детства терпеть не могла. В детском саду он пихал ей снег за шиворот, а она замалёвывала черным карандашом его рисунки с танками и самолётами. Со временем их отношения потеряли остроту и стали никакими. Поступив в московский институт и обнаружив уже учащегося там Зеленского, Лена ненадолго почувствовала некоторую даже теплоту к земляку. Но сантименты скоро уступили место раздражению – дурацкий Зеленский из никому не нужного чувства долга взялся Лену опекать.
Они были совершенно разные. Он любил таскать по болотам сорокапятикилограммовый рюкзак и петь про бригантину, размазывая по себе сытых комаров. Она любила прожариваться до костей на пляже коктебельского дома творчества писателей. Они читали разные книжки, смотрели разные фильмы, слушали разную музыку. Кроме того, Зеленский даже близко не был похож на мужчин нравящегося Лене типа. «У него противные щёки и он грызёт ногти, Марик, я не смогу его даже поцеловать, меня стошнит!»
«Не стошнит, - ответил Марик, вынимая нос из словаря и перебрасывая его на страницу немецкого журнала, - Ты ещё не чувствуешь, но ты мне поверь – вы созданы друг для друга. Ни с кем другим тебе не будет так хорошо в постели, он покажет тебе небо в алмазах, надо только попробовать. Ты только один раз попробуй, тебя потом за уши не оттянут.»
Лена скривилась, изображая, что её сейчас вырвет, обозвала Марика скотиной и предателем, на которого нельзя в трудную минуту положиться, и ушла. Вечером она встретилась с пылающим женихом-москвичом, дала ему ещё один шанс реабилитироваться, но, несмотря на старания, он выступил ещё однообразнее и скучнее, чем всегда. Запретив себя провожать, в тоске обдумывая жизненные перспективы, она возвращалась вечером в общагу и у главного входа столкнулась с Зеленским. Лена попробовала посмотреть на него глазами Марика – всё-таки доверие к его чутью было у неё велико. Некоторое время она вглядывалась в противные с детства черты, потом с недоумением вздохнула и, взяв Зеленского за руку, повела его в актовый зал. Замок в двери актового зала был сломан, дверь открывалась ударом ноги.
Зимой девяносто пятого года Зеленские возвращались из Ростова в Америку через Москву. Весь транзитный день они носились по столице, смущая знакомых кливлендским загаром – искали Шаргородского. Под вечер они нашли его на работе, в мутноватой фирме, производящей что-то полезное в содружестве с полумифическими иностранными партнёрами. «Как ты не боишься, что вашу лавочку прикроют, а вас всех посадят?» – спрашивали Марика Зеленские, но тот елозил носом по синюшно мерцающему монитору и объяснял им, что программист – лицо материально безответственное. Потом он пригласил их в гости, познакомил с тихой, нежной, обворожительно прекрасной шестой женой и тремя очаровательными мариками, мал мала меньше. Когда была выпита водка, нежная марикова жена, покачиваясь от усталости, улыбнулась им на прощанье, и они вышли в снежную московскую ночь. Они стояли втроём, задрав головы к фонарю, и ловили снежинки открытыми ртами. После двух часов детского ора тишина была блаженной. Потом Лена Зеленская сказал:
«Марик, мы не виделись двадцать лет, и всё это время я хочу задать тебе вопрос».
«Задавай», - ответил Марик, продолжая ловить ртом снежинки,. Глаза его были закрыты, на стёкла очков падал медленный снег.
«Марик, - сказала Лена Зеленская, - мы прожили с Мишкой двадцать лет. За эти годы мы уехали в Америку, сделали карьеру, построили дом, родили детей. .. В мире нет людей, меньше похожих друг на друга, чем мы. Мы любим совершенно разное, у нас разный ритм жизни, разные привычки, представления, ценности… Не просто разные – противоположные. Двадцать лет мы ругаемся по каждому мелкому поводу и ни в чём не можем договориться. Но, видишь ли, Марик, наш брак держится. Кроме нас только ты знаешь, на чём он держится. Двадцать лет я не могу понять, как ты узнал это раньше, чем мы оказались ночью на сцене актового зала? Откуда, Марик? Откуда ты знал?»
Лена замолкает и они ещё какое-то время стоят с поднятыми лицами, потом Марик вытирает очки и отвечает ей без смущения: « Я почувствовал, Леночка. Просто я очень хорошо разбираюсь в женщинах, и знал, кто тебе нужен».
Потом они прощаются, Зеленские садятся в такси и уезжают, а Марик идёт домой, ложится рядом с нежной, обворожительно прекрасной женой, обнимает её и рассказывает, как когда-то поженил Зеленских. «Ты действительно разбираешься в людях, - жена улыбается в темноте, - но как это? Что ты почувствовал? Почему именно они?». «Знаешь, - отвечает Марик неожиданно смущённо, - я, как ни странно, помню тот день. Ленка надоедала мне рассказами о своих мужиках, а я как раз переводил статью в Zeitschrift fϋr Physik и думал, возвращать ли Зеленскому одолженный трояк… И брякнул просто так, чтобы что-нибудь сказать, потому что трояк этот у меня в голове вертелся...»
Когда самолёт с гражданами США Зеленскими берёт курс на Атлантический океан, Марик Шаргородский уже спит, обнимая замученную детьми и хозяйством прекрасную жену. Жена нежно похрапывает, приоткрыв рот. Даже лёжа Марик достаёт ей только до плеча.