marfa29 | Инфернальный город Питер

Вспомнила ни к селу ни к городу давнюю поездку в тогда ещё Ленинград. В сюжете фигурировал персонаж, назовем его Левушка, с которым крутился роман, и поездка была им задумана, как попытка примирения. Мы тогда постоянно ссорились, в тот вечер он позвонил мне с вокзала и попросил взять зубную щетку и приехать. Я слегка возмутилась, с каких фигов должна ему возить щетки на вокзал, но было плохо слышно и он возмущения не ощутил. Я приехала.

У ленинской головы его не оказалось, народу была пропасть, но его габариты толпа скрыть не могла – его не было, я стала закипать. В этот момент из толпы, печатая шаг, вышел юноша нахимовского вида и спросил: вы такая-то? вы ищете такого-то? он просил передать, что его забрали в отделение милиции.
А откуда вы?... – Он очень подробно вас описал., - и галантный юноша повлек меня в глубину зала. Пока я, преодолевая ступор, пыталась попасть нахимовцу в ногу, из разных концов зала близнецы моего поводыря выходили в черных бушлатах из толпы и сливались как шарики ртути за моей спиной. Подобно советскому разведчику с Цветочной улицы, Лёвушка успел перед арестом расставить посты.

Морячок довел меня до заветной двери и, щелкнув каблуками, растворился в воздухе.
После вчерашнего мучил сушняк, первым делом я спросила у стражей водички. Мне неопределенно кивнули вглубь помещения. Кран находился в конце коридора, одна из стен которого была, собственно, обезьянником. Идя мимо решетки, я ощутила себя в фильме «Молчание ягнят». А может, фильм вышел позже и я приплела его задним числом.

Причина ареста обнаружилась при прочтении лёвушкиной объяснительной. Там было указано, что, меняя билет на поезд, он поссорился с очередью в кассу. Мне стало жалко очередь.

Мы вышли из милиции и тут же поругались. Я поехала домой и легла спать. Через час меня разбудил телефонный звонок, голос жалобный, ты где, я тебя тут ищу, ну приезжай, а? ещё есть поезда… Поставив маму в известность о перемене планов, я убыла.

В Ленинграде шел такой же снег. Мы кое-как провели этот день и под вечер оказались к каком-то богемном доме, где Лёвушка сразу напился от облегчения, а я соскучилась, мы снова поссорились и я пошла убывать обратно в Москву. Выйдя из подъезда, я услышала за спиной грохот сползающего по лестнице шкафа. Лёвушка решил меня догнать, оступился на лестнице и въехал рукой в стекло подъездной двери. Он стоял под фонарем, в одних носках, странно держа перед собой руки. Посмотри, что это, - позвал он, я подошла, он разнял руки и на мою голову из перерезанной стеклом вены хлынул фонтан.

Некоторое время спустя подъехал милицейский газик, вылезший страж оглядел черные пятна на снегу и сказал, что соседи видели из окна поножовщину. Я недоуменно пожала плечами. Тут подъехала скорая, которую, собственно, я и ждала под фонарем. Страж передумал залезать в газик и пошел за нами в богемную квартиру, где остались только окаменевшие хозяева и побледневший от потери крови Лёвушка, улыбавшийся счастливо и бессмысленно.

По дороге в травмопункт он беспокоился о том, что мы скажем моей маме. Его волновала наша с мамой общая куртка, напрочь испорченная его кровью. Идеи, одна гениальней другой, приходили в его пьяную головушку, вскоре он реготал как троллейбус. В таком виде мы и проследовали в приемную - я впереди, красочная, как туша из фильма Гринуэя, звеня кровавыми сосульками в волосах, Лёвушка за мной, зигзагами, как неуправляемый трактор, уже зеленоватый и очень веселый. Ко мне бросилась бригада санитаров и стала копаться в моих волосах, с резвостью стаи шимпанзе ища гипотетическую рану. Пока я отбивалась, Лёвушка, сполз на пол, рыдая от смеха. Тогда его заметили. Руку зашили, остаться на ночь он категорически отказался, потому что мне негде было спать, и мы отчалили на Московский вокзал. Находились мы в тот момент на Петроградской, а про мосты как-то позабыли, что для москвичей простительно. Уговорили лихача, Лёвушка снял часы, денег осталось впритык на билеты, мы влетели на мост, сбили решетку, чуть не свалившись в Неву, уперлись в красный фонарь. Матерясь, охваченный ужасом шофер вернул часы, взвизгнул на развороте, оставив нас под фонарем в ледяной ночи. Мы посмотрели друг на друга с выражением «ну, и что теперь?» и будущее наступило незамедлительно. Не желающая сворачиваться в соседстве с алкоголем молодая левушкина кровь прорвала хирургический шов. Пока мы очумело любовались свежим фонтанчиком, подрулила почуявшая нас очередная милицейская машина. Но у нас уже была справка из травмопункта и радостно направившийся к нам милиционер стал озабочен, перестал подкидывать дубинку на ладони и отвез нас в следующую травму.

Мы оказались на вокзале ближе к утру. Каким-то образом по пути мы обросли двумя персонажами, глядевшимися рядом с Лёвушкой, как человечки, для масштаба поставленные рядом с чучелом гигантского гризли. Человечки принесли портвейн, который оказался чаем, и это было очень кстати при левушкиной кровопотере. Лёвушка уже ничего не соображал, шатаясь шел за мной со слабой улыбкой на морде цвета свежей травки. Нужно было дожить до дневного сидячего экспресса, и человечки отвели нас на запасные пути, где мы могли пару часов поспать в отцепленном вагоне.

Там было очень страшно. В кромешной тьме что-то горело внутри титана и в этом свете блестели чьи-то разбойничьи глаза. Очень воняло, в тишине что-то шуршало и булькало. Устроив наконец обескровленное тело на полке, я решила заняться собой, а именно зашить лопнувшие джинсы. И громко спросила в темноту: Простите пожалуйста, можно я штаны сниму?

Они даже шуршать и булькать перестали, человечки, ойкнув, куда-то провалились, мне стало всё однофигственно, я сняла джинсы и зашила, и никто меня не изнасиловал и не убил. Пьяные и идиоты неуязвимы.

Ввалившись днем в родную квартиру, в разноцветных пятнах на общей куртке, с окаменевшим колтуном на голове, я ждала чего угодно, но не нежного маминого взгляда и свежего белья. Вырубилась, не успев удивиться.

Всё объяснилось, конечно. Накануне, поздней ночью, маму разбудил звонок в дверь. Проклиная меня, она встала с кровати, и как была, в ночной рубашке, всклокоченная открыла дверь. На пороге стоял почтальон. Его челюсть легла на наш порог, когда он увидел маму. Вы такая-то (моя фамилия) ? – Ну? – Вам телеграмма…

Телеграмм оказалось четыре, молнии, то есть те, что доставляются немедленно. Поссорившись со мной на вокзале, Лёвушка в тоске отбивал мне телеграммы с пылкими объяснениями в любви. И отправлял по очереди. Так, с небольшими промежутками, их и получили на почте. Ознакомившись с содержанием и подождав немного пятой телеграммы, бодрствующий сотрудник почты принес их моей маме, после чего с ней здоровались все почтальоны, а тетка, приносившая утром газеты, даже придерживала маме дверь подъезда.

А стекло Лёвушке из руки так и не вынули. Кисть его была размером со слоновью ногу. Однажды он приехал ко мне с бутылкой водки и сказал, что нащупал последний осколок. Поставил бутылку, сказал – пей. Я отказалась. Тогда так режь, - сказал он, и протянул мне руку с уже побелевшими шрамами. Мама, беспрецедентно разрешившая ему курить на нашей кухне, бегала вокруг стола и умоляла пощадить дочь. Я таки взяла сдуру скальпель. Сделав первый лихой надрез, я поняла, что пилить это бревно мне не по силам и сдалась. Разочарование даже помешало ночным утехам в тот раз. А потом прошла зима – настало лето, он не поехал со мной в Коктебель, я обиделась и вышла по-дурацки замуж, дальше неинтересно…