marfa29 | Одноклассники ру.

Воронцова была моим кошмаром – я никогда ни в чём не могла ей отказать.

Помню первое сентября невесть какого года, когда я впервые увидела её на школьной линейке. Класс построили по росту, и мне, самой маленькой, сунули в руку табличку с надписью «1Б».

День был ещё совсем летний, было весело стоять впереди всех с табличкой в руке, смотреть, как рвутся с ниток яркие воздушные шарики, как улыбаются и машут мне из-за чужих голов мама и папа.

Вдруг я почувствовала, что сзади кто-то пошлёпывает меня по макушке, обернулась, и встретила взгляд Воронцовой. Она улыбалась, и от этой улыбки солнечный день померк.

Не умея ещё оценить масштаб бедствия, я сразу поняла, что улыбающаяся девочка с гладиолусами видит меня насквозь. Самые стыдные тайны, грехи и просчёты, о которых никому невозможно рассказать – она знала всё, и потому так улыбалась, разглядывая меня, как забавную букашку.

Воронцова молча протянула руку. Так же молча я отдала ей табличку с первым «Б», и подвинулась, пропуская её вперёд. Оттеснив меня, Воронцова напоследок ещё раз шлёпнула гладиолусами по моему банту.

Чтобы не видеть лиц мамы и папы, я смотрела под ноги, пока нас не увели в здание школы.

С этого дня нас с Воронцовой связали крепчайшие узы палача и жертвы.

Я плохо училась, потому что ненавидела школу. Каждое утро я собиралась, как на каторжные работы, в последний день каникул тоскливо ныло в животе. Счастье наступало, когда, наевшись грязного снега у подъезда, я добивалась от градусника необходимых тридцати семи. Но это случалось редко, потому что, пытаясь заболеть, я неплохо закалилась. Воронцова, кажется, вообще не пропускала занятий.

Её глаза находили меня везде. Стоя у доски, я чувствовала насмешливый презрительный взгляд и путалась в ответе. Возвращаясь на место, не успевала заметить выставленный в проход угол её портфеля, спотыкалась, хваталась за парту, и слышала еле уловимое «всем расскажу», заглушаемое общим ржанием.

Что она могла рассказать? Я старалась не думать. Понимала, что у Воронцовой нет надо мной реальной власти, убеждала себя, уговаривала. Но, войдя в класс, я встречала этот наглый прищуренный взгляд, и моя воля опять была раздавлена.

В начальных классах я отдавала ей фломастеры, закладки, булочки и марки. Со временем она стала отнимать у меня подруг, а потом мальчиков.

Вершиной её торжества стал Петя Кареев. Он сто лет ей был не нужен, но в девятом классе у нас с Петей началась такая нежная дружба, что я впервые почувствовала свободу от Воронцовой.

Конечно, мы оба скрывали, что общаемся после школы. Кареев по своим мальчишечьим соображениям, я – понимая, чем кончится, если она узнает. Кажется, впервые мне действительно было что от неё скрывать, но надолго меня не хватило.

Воронцовой даже не пришлось особо давить. «Завтра пересядешь к Мельниковой. С Кареевым разговаривать больше не будешь», - бросила она, обогнав меня на лестнице после уроков. По дороге домой я вела с ней гневный воображаемый диалог, до ночи ходила кругами по комнате, репетируя, что и как ей скажу. И на следующий день пересела к Мельниковой.

Сейчас мы с Кареевым едем в ресторан на сбор по случаю десятилетия выпуска. Петя за рулём, он только что зашился, и пить сегодня не будет. Сегодня Кареев будет очарователен, бывшие одноклассницы будут таять от его остроумия.

Собственно, я давно разошлась бы с ним, но за три года совместной жизни Кареев научился пользоваться моим малодушием и профессионально давить на жалость. Он никому не нужен, практически спившийся инженер, так и не ставший толковым программистом. Он без меня пропадёт.

Обаятельный Петя быстро превратился в самодостаточного алкаша, переменил нескольких жён, каждая из которых вскоре после бурного романа была счастлива от него избавиться. За последний год я хорошо поняла, как непросто им было это сделать.

Он по-прежнему хорош собой, а нынче утром я погнала его в парикмахерскую.

Спрашиваю, помнит ли он, как Воронцова была в него влюблена? Конечно, до сих пор жалеет, что у них не сложилось тогда. С ней-то уж он был бы счастлив…

Я отворачиваюсь к окну, не сдержав улыбки. Как избирательна память, да если бы он был нужен тогда Воронцовой сам по себе, а не в качестве трофея… Тогда у неё не было ни времени, ни желания рассмотреть вынужденное приобретение, а вот сейчас… Сейчас, говорят, у неё всё плохо. Муж бросил, растолстела, живёт одна…

К тому моменту, когда мы входим в ресторан, Кареев безумно раздражён и не знает, как от меня отделаться. Он ищет в толпе Воронцову, но я замечаю её раньше.

Растолстела, но не до безобразия. Умело накрашена, удачное платье. Похоже, что пришла одна, смотрит по сторонам, словно кого-то выискивает. Нет во взгляде прежней наглости, уверенности, что всё исполнится по её хотению. С удивлением ловлю себя на чувстве жалости.

Но вот Воронцова замечает нас и преображается. Расцветает знакомой победной улыбкой и медленно направляется к нам. Вот и Петя её заметил, подобрался, разулыбался в ответ. Подходя, мучительница привычно посылает мне приказ, и я послушно делаю шаг назад. Воронцова уже попала в поле Петечкиного обаяния, ах, как он теперь умеет очаровывать, наш бывший одноклассничек.

Теперь ключи у него забрать.

А запьёт он не раньше, чем через месяц.